Читательская грамотность

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А вот окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Какое предложение доказывает, что герой рассказа не хотел специально обвинить Павлика?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А вот окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин В тексте есть предложение: «И тут я нашёл другой выход из положения». Что это за выход?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Был ли Павлик виноват в случившемся?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Почему герой рассказа "стал уговаривать себя, что поступил правильно"?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А вот окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Какие предложения объясняют, почему Павлик в ответ на вопрос учительницы «молча наклонил голову»?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Что делал герой у доски, когда его вызвала учительница?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А вот окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Почему главного героя удивило, что Елена Францевна вызвала его к доске?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин В каком возрасте герой рассказа испытал на себе, как резко может измениться поведение его друга в определённой ситуации?

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин В тексте встречается несколько устойчивых выражений (фразеологизмов). Выберите два таких выражения.

Павлик не понимал сделок с совестью, тут он становился беспощаден. Нам было лет по четырнадцати, когда я на своей шкуре испытал, каким непримиримым может быть мягкий, покладистый Павлик. На уроках немецкого я чувствовал себя принцем. Елена Францевна никогда не спрашивала у меня уроков. Мы и так разговаривали с ней по-немецки, чего же ещё надо? Вдруг, ни с того ни с сего, она вызвала меня к доске. Как раз перед этим я пропустил несколько дней и понятия не имел о домашнем задании. Я проспрягал какой-то глагол, прочёл по учебнику текст и пересказал содержание. — Прекрасно, — поджала узкие, бледные губы Елена Францевна. — Теперь стихотворение. — Какое стихотворение? — То, которое задано! — отчеканила она ледяным тоном. — Да я же не был в школе! Я болел. Ну что она могла мне сделать? Поставить «неуд»? Едва ли. И тут я нашёл другой выход из положения. О домашних заданиях я спрашивал у Павлика, а он ни словом не обмолвился о стихотворении. Забыл, наверное. Я так и сказал Елене Францевне с лёгкой усмешкой, призывая и её отнестись к случившемуся юмористически. — Встань! — приказала она Павлику. — Это правда? Он молча наклонил голову. И я тут же понял, что это неправда. Как раз о немецком я его не спрашивал. О математике, русском, истории, биологии спрашивал, а готовить немецкие уроки я считал ниже своего достоинства! Елена Францевна перенесла свой гнев на Павлика. Он слушал её, по обыкновению, молча, не оправдываясь и не огрызаясь, словно всё это нисколько его не касалось. Вот так всё и обошлось. Ан не обошлось. Когда, довольный и счастливый, я вернулся на своё место, Павлика не оказалось рядом. Исчезли его учебники, тетрадки. Я оглянулся: он сидел за пустой партой, через проход, позади меня. — Ты чего это?.. Он не ответил. Его предал друг. Спокойно, обыденно и публично, ради грошовой выгоды предал человек, за которого он, не раздумывая, пошёл бы в огонь и в воду. Никому не хочется признаваться в собственной низости. Я стал уговаривать себя, что поступил правильно. Как ни крути, он всё-таки подвёл меня, пусть и невольно, и мне пришлось защищаться. Стоит ли вообще придавать значение подобной чепухе?.. А окажись Павлик на моём месте, назвал бы он меня? Нет! Он скорее проглотил бы собственный язык. И вдруг я понял, что это не пустые слова. Юрий Нагибин Объясните, что значит выражение"сделка с совестью"?